Королевские роды и плебейская холера

7 апреля 1853 года британская королева Виктория под наркозом произвела на свет принца Леопольда. Обезболивание родов вызывало вопросы религиозного плана, которые Виктория смело сняла. Она пошла на это, чтобы совладать с послеродовой депрессией. А Джон Сноу, ведущий анестезиолог Англии, принял её приглашение, потому что хотел выявить пути заражения холерой.

Джон Сноу, сын фермера из-под Йорка, в школе показал блестящие математические способности. Ему бы стать ученым, но денег на университет не было. В 14 лет, чтобы хоть чему-то учиться, Джон поступил в подмастерья к хирургу. В 18 лет он уже умел всё, что делали в местной больнице, и во время эпидемии холеры 1831-32 годов отвечал за барак на угольном руднике Киллингворт. Дела у него шли получше, чем у дипломированных врачей — многих удалось выходить — и Сноу поверил в себя.

Ему пришла в голову простая идея: холера очень сильно отличается от прочих инфекций: она поражает только желудочно-кишечный тракт, а значит, попадает в организм исключительно через рот, с едой и питьем. Установив источники холеры, можно избавить от неё Англию, а может быть, и весь мир. Сноу решил это сделать. Нужны были только образование и средства.

Чтобы поступить в столичную медицинскую школу и получить диплом, будущие врачи обычно поступали в помощники к докторам, имевшим большую практику. На своего первого доктора Сноу год работал за еду и хорошую характеристику. Следующий врач был уже готов платить деньги. Но кабинет этого доктора напоминал авгиевы конюшни. Едва хозяин отправился обходить пациентов, Сноу засучил рукава, вымыл полы, вытер пыль, навел порядок в шкафах и ящиках.

Хозяин был совершенно очарован, и вёл прием в чудесном настроении, пока одному пациенту не потребовался вытяжной пластырь. Доктор сунул руку в ящик, где лежали пластыри. Ящик оказался пуст!

— Чёрт возьми! — воскликнул врач, — Джон, где пластыри?

— А, пластыри? Из этого ящика? Так я их сжёг, они все старые были, использованные.

— Не, дорогой, так дело не пойдет. Ты меня разоришь. Мои пациенты возвращают бывшие в употреблении пластыри. Хороший пластырь — он и шестерым послужит. Ты больше так не делай.

Сноу обещал так не делать и вскоре оставил родной Йорк. В малодоступной деревеньке Пейтли-Бридж нашелся врач, способный как лечить, так и платить помощнику. За 18 месяцев у него Сноу приобрел огромный опыт и подготовился к экзаменам в лондонской медицинской школе, куда пришел пешком. В 1838-м он получил желанный диплом, ему разрешили лечить пациентов Вестминстерского госпиталя и даже заниматься там наукой — но бесплатно. Как член Королевской коллегии хирургов, Джон повесил на двери своей съёмной квартиры табличку «Доктор Сноу». Колокольчик звонил день и ночь, но люди, обращавшиеся за помощью, были как правило неплатежеспособны. Чтобы сводить концы с концами, Сноу как эксперт занимался судебной медициной.

Зато в Вестминстере существовало научное медицинское общество, где можно было слушать доклады и выступать. Сноу постоянно сообщал что-то новое. Первые несколько лет его никто не слушал. Коллеги переспросили, как его зовут, когда молодой доктор предъявил методику искусственной вентиляции лёгких у новорожденных посредством двухцилиндрового воздушного компрессора.

Ни семьи, ни особых перспектив не было: каждый заработанный в суде лишний пенни уходил на книги и опыты, а свободное время — на библиотеку вестминстерского общества. Джон надеялся однажды прочесть там сообщение, которое проложит ему путь в науке. Час пробил осенью 1846 года, когда американский стоматолог Мортон сообщил об открытии эфирного наркоза. Сноу на улице столкнулся со знакомым аптекарем. Тот нёс под мышкой огромную маску с трубкой.

— Доброе утро, доктор! Очень спешу, даю эфир здесь и там, у меня огромная эфирная практика.

— Интересно, — подумал Сноу. — Аптекарь даёт наркоз. А что он знает о дыхании? Этим должен заниматься доктор.

После ряда опытов на животных и себе Сноу сделал маску для наркоза собственной конструкции, и предложил услуги больнице Сент-Джордж. Сначала ему выдали наименее тяжёлых пациентов — в стоматологической амбулатории. Но очень скоро Листон, ведущий хирург больницы, положил на Сноу глаз и стал звать его на каждую операцию.

Джон скрупулезно заносил в дневник ход операции и дозы, отслеживал все новости обезболивания. Наркоз вызвал у врачей энтузиазм, и они пробовали на себе все летучие вещества подряд. В ноябре 1847 года акушер Джеймс Янг Симпсон попробовал хлороформ, уснул крепким сном и едва проснулся. Если бы он умер, хлороформ сочли бы просто ядом, а так его стали применять широко благодаря быстрому и надёжному усыплению. Как сказал об этом Сноу ,«эфир безопаснее хлороформа, но я предпочту хлороформ, как мы предпочитаем кремню с огнивом фосфорные спички, пусть даже они ядовиты и загораются в кармане».

Сноу был первый анестезиолог, который всерьёз задумался, почему хлороформ вообще действует. Должно быть, летучие вещества угнетают способность тканей поглощать кислород. Сноу наглядно показал это, помещая тонкую свечу в бутылку, через которую пропускались пары хлороформа. Пламя уменьшалось на глазах и в случае сгущения паров, и при долгом горении в атмосфере с постоянной концентрацией. Это наблюдение Сноу считал самым удачным в жизни: «Вот как работает наркоз: угнетение процессов окисления происходит и при подъёме дозы, и при длительном вдыхании разбавленных паров».

Сноу не знал только, что его статью прочёл принц-консорт Альберт, муж царствующей королевы Виктории. Он изучал проблему обезболивания в акушерстве: его семейную жизнь отравляли приступы ярости, которые наступали у королевы после каждых родов.

Судя по дневникам Виктории, то был действительно счастливый брак. Например, когда королева сокрушалась об уходящей юности, то писала не о себе: «Подумать только, моему любимому скоро 32!» Чтобы насладиться обществом мужа, Виктория специально переселилась в малодоступный замок Балморал в горах Шотландии. Вечерами они вдвоем уплывали на вёсельной лодке ловить форель до самого восхода луны, при свете которой возвращались в замок. По воскресеньям водили детей на службу в деревенской церкви безо всякой охраны, только у входа в Балморал стоял один-единственный полисмен. С детьми Виктория переживала всё, чего не было в её одиноком детстве: жмурки, лиса и гуси, прятки, школьные уроки с мамой и тысячи разных шалостей.

Идиллию нарушал неведомый тогда недуг — послеродовая депрессия. К 1853 году Виктория произвела на свет уже семерых детей и вынашивала восьмого. Альберт ожидал, что она опять перестанет контролировать себя. Это началось после первых же родов. Сначала спор о том, как лечить ребёнка, потом упрёки на пустом месте. Если муж доказывал королеве всю безосновательность её придирок, она говорила, что он поднимает её на смех. Пропускать мимо ушей не получалось — «я требую, чтобы меня выслушали». Не удавалась и контратака: «Ты слишком занята собой, держи себя в руках»: королева принималась плакать, потому что как раз держать себя в руках она и не могла. Запереться от жены Альберт не пробовал, поскольку не выносил, когда любимая женщина рыдает за дверью. А сделать на следующий день вид, что никакой ссоры не было, не мог, потому что Виктория тут же напоминала о вчерашнем: «Тебе всё равно. В тебе живут два разных человека — один любит меня, а другому наплевать. Кто из них дежурит сегодня?»

Когда через несколько месяцев это проходило, они обсуждали, что же здесь не так. Виктория просила прощения и кляла свою невоспитанность. Альберт склонялся к тому, что всё от боли при родах. Считая их виновником себя, он тоже каялся и наживал хронические заболевания. Сообщение о родах под наркозом вселило в него надежду.

Правда, оба были верующие и хорошо знали библейскую Книгу Бытия, где Господь за то, что Ева накормила Адама запретным плодом, наказывает её именно родовыми муками и зависимостью от мужа: «…умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рождать детей; и к мужу твоему влечение твое, и он будет господствовать над тобою». Вот только «господствовать» Альберт не хотел, он просто любил Викторию, а она никакой власти над собой и не терпела. Как говорила королева, «я читаю и подписываю бумаги, Альберт их промокает». Эта семья жила уже не по Библии, так что решилась посягнуть и на родовые муки.

Сноу позвали в Букингемский дворец как ведущего анестезиолога Англии, который успешно обезболивал роды уже 28 раз. Он не слишком охотно принимал такие предложения: роды тянулись дольше тогдашних операций, а хлопот не оберешься. Но платили хорошо, так что можно было заняться наконец холерой, и Сноу согласился.

Чтобы королева ни на секунду не потеряла сознания, он выбрал самый острожный способ: свернул воронкой носовой платок, капнул в него половину чайной ложки хлороформа и поднес платок раструбом вниз ко рту и носу Виктории. Раз в десять минут наливалась ещё половина чайной ложки. Через 53 минуты благополучно родился принц Леопольд, первый герцог Олбани. На сей раз послеродовая депрессия была особенно сильной, потому что выяснилось, что мальчик болен гемофилией. Это был удар для Виктории, которая очень гордилась своей наследственностью и уверенно заявляла, что «в нашем королевском роду этого нет». А теперь оказалось, что она передаст своим потомкам (и среди них русскому цесаревичу Алексею) это проклятие.